Проект «Феникс» - Страница 111

111

Шарко еще немножко посмотрел на искромсанное тело, потом покачал головой:

— Обойдусь. Теперь о сыне. Он-то, собственно, меня и интересует.

Шене вернул ящик на место и вытянул другой, рядом. Лицо у Феликса Ламбера было в прескверном состоянии, но кожа еще не посинела, оставалась желтоватой, а могучее тело заполняло всю внутренность ящика, как глыба льда.

— Как они похожи, — заметил Шарко. — Один и тот же нос, да и овал лица тот же…

— А что ты хочешь: кровные родственники, отец и сын, тут уж никаких сомнений. Причина смерти — перелом шейных позвонков. Здесь тоже смерть была мгновенной, вне всякого сомнения.

— Это точно: он выбросился из окна у меня на глазах.

— Тем не менее, даже когда причины смерти совершенно очевидны, мы обязаны провести вскрытие по полной форме: от А до Я. И должен сказать, иногда нас ждут сюрпризы, вот как здесь.

— Что ты имеешь в виду?

Шене указал на череп трупа. Скальп был водворен на место, но можно было разглядеть ровную красную черту, оставленную хирургической пилой.

— Когда я вскрыл череп, то сразу увидел, что мозг деградировал до последней степени, просто что-то невероятное. Он совершенно как губка, весь в мелких дырочках. Никогда в жизни не видел ничего подобного. — Судмедэксперт сходил за банкой. — Вот поглядите…

Заметить разрушения было очень легко: вся верхняя часть мозга и впрямь была в меленькую дырочку — так, будто тут поработали сотни крошечных грызунов. Действительно — ни дать ни взять губка!

— Что ж это такое? — спросила Люси, не скрывая тревоги.

— Похоже на инфекцию, которая медленно разрушала ткани мозга до тех пор, пока не привела их в такое вот состояние. Я сделал срезы другой части мозга, левого полушария, и тщательно исследовал их, думаю, что первые изменения в нем начались несколько месяцев тому назад… если не несколько лет. Повторяю: к такой картине привело медленное воздействие. У больных, страдавших синдромом Крейтцфельда-Якоба, более известного как синдром коровьего бешенства, наблюдалось примерно такое же превращение мозга в губку. Но в нашем случае я не смог выявить ни одной из известных мне инфекций. Все остальные органы ни в малейшей степени не затронуты.

Они стояли и молчали, Люси, сжав губы, смотрела на два распростертых перед ней тела и думала о Грегори Царно, который умер, разорвав себе глотку. А его мозг тоже был похож на губку?

— Вы считаете, что Феликс Ламбер мог убить двух туристов и своего отца из-за… из-за этой штуки?

— Да, связь мне кажется очевидной. Особенно сильно деградировали как раз те отделы мозга, которые отвечают за эмоции. Я бы даже сказал: эти отделы были оккупированы неизвестным захватчиком. И оккупация продолжалась в течение довольно долгого времени.

Люси подула на руки, чтобы согреть их. Открытие, сделанное судмедэкспертом, безусловно, ставило под сомнение виновность Грегори Царно: если его мозг был поражен тем же заболеванием, что у Ламбера, это могло побуждать его к действиям, идущим вразрез с его собственной волей, происходившим независимо от сознания. В голове Люси роились вопросы. Каким образом Феликс Ламбер подцепил «эту штуку»? Не она ли, «штука», больше всего и привлекала Стефана Тернэ? Но тогда при чем тут плацента и роды, почему акушер-гинеколог интересовался Царно задолго до того, как тот появился на свет? Могло ли «лечение» — допустим, какие-то препараты, введенные матери до или во время беременности, — спровоцировать такой ужас у сына? И какое, черт возьми, отношение все это вместе имеет к амазонским джунглям?

Судмедэксперт тем временем продолжал объяснять:

— Те отделы мозга, которые отвечают за эмоции, работая нормально, используют содержащийся в нейронах серотонин, нейромедиатор центральной нервной системы, который одновременно подавляет агрессивность. При дефиците серотонина человек как бы возвращается в свое первобытное состояние, и все его основные потребности сводятся отныне только к тому…

— …Чтобы обеспечить себе выживание, — поторопился закончить за друга Шарко.

Поль кивнул.

— Странно, что ты сейчас это сказал, и странно, что сегодня вечером мы говорили о непереносимости лактозы. То и другое имеет отношение прежде всего к эволюции, то и другое напомнило мне кое-что, с чем я столкнулся, еще учась на медицинском.

— Расскажи!

— Может, не надо? Как-то это глупо, даже смешно… Я не говорил об этом вашим коллегам, и я…

— Нет, пожалуйста, мы хотим, чтобы ты всё нам рассказал!

Доктор несколько секунд поколебался, но потом заговорил снова:

— Если уж совсем откровенно, то, увидев мозг этого молодого человека, я подумал: а как этот человек вообще мог жить? Как он мог есть, пить, спать? Одна пятая мозга Ламбера находилась в жутком состоянии, и с точки зрения неврологии вообще непонятно, почему он сразу не умер. Любой специалист-невролог в обморок бы упал, увидев такое! Но тут я вспомнил о Финеасе Гейдже, строителе, который жил в позапрошлом веке в США, в штате Вермонт. То, что с ним случилось, описано во всех учебниках неврологии. Во время взрыва, произошедшего в тысяча восемьсот сорок восьмом году при прокладке железной дороги, в голову Гейджа сверху воткнулся железный прут. Прут этот прошел через мозг, и кончик его вышел из левого глаза. Лобные доли были в значительной степени разрушены, но раненый чудесным образом выжил и даже быстро выздоровел. Вот только некоторое время спустя близкие заметили, что у него резко поменялся характер: их до того порядочный, благожелательный, прямой Финеас стал холодным, бесчувственным, порой — грубым и агрессивным, темперамент его превратился в холерический. Но ни способности мыслить, ни способности к выживанию он не потерял! — Шене оперся о стол. — Ну и сегодня предполагают, что металлический прут повредил только лимбическую систему мозга Гейджа, в частности миндалевидную железу, не затронув другие зоны, и примечательно, что рептильный мозг остался у него полностью неприкосновенным.

111