Проект «Феникс» - Страница 86

Он говорил четко, глядя прямо в глаза Люси, тон был назидательный, и чувствовалось, что этот человек больше всего на свете почитает порядок и никогда не пойдет против правил. Люси, кивая после каждой фразы доктора, твердо выдержала его взгляд. Она знала, что должна его переубедить, если не хочет вернуться домой несолоно хлебавши.

— Я уже сделала запрос и заверяю вас, что вы получите такую бумагу в течение двух-трех дней. Следователи завалены работой, а вы не хуже меня знаете, как все всегда задерживается из-за чисто бюрократических проволочек. А мы, полицейские, работающие «на земле», должны торопиться, потому что чем дольше идет следствие, тем больше жизней под угрозой, тем больше людей страдает. Вам же это понятно…

— Да, конечно, я вас прекрасно понимаю, но меня…

Люси выложила перед ним фотографии, и он умолк на полуслове.

— Вы хотели знать, при каких обстоятельствах погиб Стефан Тернэ? Вот, пожалуйста, смотрите.

Доктор с ужасом уставился на них.

— Боже, боже, как можно совершить такое…

— Больные люди попадаются везде. Палач заставил свою жертву мучиться долгие часы, прижигая ему кожу и всячески его терзая. Что же до Грегори Царно, этот несчастный ребенок, родившийся от матери, не открывшей своего имени, на прошлой неделе собственными руками разорвал себе горло в тюремной камере. А знаете, почему он оказался в заключении?

— Не знаю.

— Он нанес шестнадцать ударов ножом восьмилетней девочке, а убив ее, сжег тело в лесу. Эта девочка — моя дочь.

Акушер опустил глаза, отложил снимки и ни слова не ответил. Люси, сообщившая ему столько кошмарных подробностей, чувствовала себя обескураженной. Наконец доктор бросил беглый взгляд на стоявшую рядом с компьютером фотографию сына и выдавил:

— Я… я искренне соболезную…

— Мне нужны от вас не соболезнования, а помощь. Единственный человек, который имел право открыть этот злополучный конверт, умер в тюремной камере. Убийца, может быть, еще похуже Царно, где-то скрывается. Мы идем по его следу, доктор, мы охотимся за ним, и мы не можем позволить себе остановок из-за бумажки. Поэтому прошу вас в последний раз: покажите мне конверт.

Блотовски еще несколько секунд поколебался, потом снял трубку.

— Я иду в архив, — сухо объявил он невидимому собеседнику, сунул нож для разрезания бумаги обратно в карман халата и встал.

— Пойдемте. Это в подвале.

Люси со вздохом облегчения быстро сложила фотографии и поспешила за ним. В лифте Блотовски вставил ключ в скважину, и они, спустившись прямо в подвал, вышли в узкий коридорчик, где горели лампы дневного света. Вдоль черных стен шли толстые трубы. Шумел вентилятор. Все вместе было похоже на машинное отделение корабля.

— Подземные коридоры позволяют персоналу переходить из одной клиники Регионального медицинского центра в другую. Кроме того, именно через подвалы мы переправляем из нашего отделения в лабораторию анализы. Вот по этим трубам, которые вы видите над головой. И наконец — здесь собраны досье пациентов за тридцать последних лет. Скоро всем этим будут заниматься компьютеры. И слава богу.

Подземелье, по которому они шли, было настоящим лабиринтом. Кто-то куда-то шел, кто-то куда-то бежал, человека в тусклом свете неона можно было заметить лишь по мельканию белого халата. Время от времени на стенах возникали таблички-указатели с названиями корпусов, без них заблудиться тут ничего не стоило. Неожиданная, кипучая подземная жизнь…

Они снова свернули. Блотовски достал еще один ключ и отпер им ведущую в архив родильного дома железную дверь. Повернул выключатель, под потолком с потрескиванием замерцали трубки люминесцентных ламп, освещая длинные, на десятки метров, ряды папок: жизни, замершие на бумаге, аккуратно выстроенные одна за другой на полках многоярусных стеллажей.

Доктор чувствовал себя здесь как рыба в воде, он, ни на секунду не задумавшись, двинулся в глубь помещения. Люси шла за ним, примечая наклеенные на папках бумажки с обозначением года и месяца, и ощущала себя маленькой, ничтожной: сколько рождений, сколько новых душ, сколько тел, явившихся на свет и готовых к жизненным приключениям, были заложены в эти досье.

— Ага, январь восемьдесят седьмого. Это здесь. Теперь — буква «Ц».

Указательный палец акушера пробежал по корешкам папок и замер.

— Так… так. Отлично… Вот здесь мы и найдем все, что нам нужно: сведения о госпитализации из приемного покоя, записи палатного врача, заключение гинеколога, свидетельство о рождении, протокол о течении родов…

Он вынул папку, содержавшую несколько досье, стал ее листать, наконец остановился на интересующем их имени.

— Ну, вот и он. Грегори Артур Танаэль Царно. Родился четвертого января тысяча девятьсот восемьдесят седьмого года.

Доктор вынул из папки большой пластиковый пакет с наклейкой, на которой значились имя и дата рождения. Люси глаз не сводила с имен: Грегори, Артур, Танаэль. Почему именно такие? Может быть, два из них даны в честь отца ребенка и его дедушки, так часто делают во французских семьях? Подкидыш без корней и без семьи, не сохранил ли Царно в этих именах следы своего прошлого, своих предков? Сохранил по воле матери, пусть даже она так жестоко обошлась с ним по причине, которая так интересовала Люси.

Вынув из пакета пресловутый конверт и отложив его в сторону, доктор принялся изучать медицинские документы. Свет в архиве был мертвенный, синеватый, холодный, бумага — старая. Царство вечной недружелюбной ночи.

Блотовски, выполняя обещание, стал читать вслух, хотя чувствовалось, что ему не по себе: